РАССКАЗ ФРОНТОВИКА

Уже 66 лет Победы, но поток грязи, который c 1987 г. до сих пор льётся на ребят, лежащих в братских могилах, не иссякает. Я, конечно, не имею права называть их ребятами, их так называл мой отец. Предлагаю вашему вниманию его рассказ. Это только одна маленькая страничка истории. Но это - правда.

К теме, которую я предлагаю, мы с отцом возвращались много раз. Он вспоминал новые подробности. Он убеждал меня в том, что могло быть только так, как говорит он, а не иначе. Он говорил: тогда нужно было воевать и победить, все было направлено на это. А сейчас пишут, что все делалось так, чтобы проиграть войну. (По моей просьбе он выписывал «Огонек» в 1987-1989 гг.). Однажды он сказал: «Сынок, отец сыну никогда не соврет, потому что это противоречит природе человеческой».

У меня в руках его красноармейская книжка. При обмене воинских документов он попросил оставить ее на память. Потому что тот день, когда он получил ее, помнил всю жизнь. Это, конечно, вторая книжка, выданная в 1945 г., но туда перешла запись из первой.

Галунов Иван Кузьмич, 1921 г. рождения, призван 15 сентября 1942 г. Рыбинским ГВК.

Я буду рассказывать от лица отца и попытаюсь сохранить его речь. Может быть будет много мелочей, но из мелочей и состоит жизнь. Это и есть история.

Итак, 14 сентября 1942 г. Дмитрлаг в Рыбинске. Заключенные строят водохранилище.

Утром, как обычно, развод на работы. Зашагали бригады в промзону. Собаки лают, натягивают поводки. Конвой читает свою «молитву»: «шаг вправо, шаг влево - попытка к бегству, конвой стреляет без предупреждения».

Пришли на свой объект. Приступили к работе. Работали не более часа. Из лагеря прибежал посыльный: срочно возвращаться в лагерь. Зачем? Мы только что из лагеря. Что могло произойти там за два часа из ряда вон выходящее? Во время войны даже сам начальник не имел права остановить работу. Он мог в случае ЧП (побега и т.п.) поднять весь лагерь и держать на морозе или под проливным дождем. Но днем работы никогда не прекращались. В войну отменили выходные. Работали 7 дней в неделю. Исключение составляли заключенные - евреи. Они не работали по субботам. До войны у них было 2 выходных дня. А в войну только один - суббота. Кричим конвою: что случилось? Зачем в лагерь? Конвой не знает, сами нервничают, торопят. Собаки не лают, скулят. Вечером они обычно рвались с поводков, подгоняли нас. Они привыкли вовремя возвращаться к своей миске. Идем в строю, переговариваемся, конвой не пресекает. Они напуганы, что же ожидает в лагере?

Только нашу бригаду возвращают или других тоже? Подходим к лагерю. Ребята, смотрите! Видим (лагерь располагался на горе, на территории бывшего монастыря). В гору со всех сторон тянутся к монастырю колонны. Всех!!? Может, немцы Москву взяли? Да вроде зимой отогнали немца от Москвы? Может снова?

Пришли в лагерь, построились на лагерном плацу. Такого построения никогда не было. Обычно так называемые «придурки», т.е. те, кто не работал на общих работах (кухня и др.), в строй не становились. А сейчас все. Даже евреи встали отдельным строем. И не было никогда такого, чтобы одновременно перед строем было все лагерное начальство. Начальник лагеря вообще перед нами появлялся редко. Если только не выполнялся план строительства, то выкрикивал перед строем угрозы типа: я вас на Колыму отправлю, там вас расстреляют. Перед войной на Колыме расстреливали без суда. Мы об этом знали. Правда, тех организаторов расстрелов тоже расстреляли, и об этом мы тоже узнали. Лагерная почта всегда работала лучше государственной (смеется).

Дальше смотрим. Начальник со всей своей свитой отошел достаточно далеко от строя. Перед строем осталось пять офицеров. Офицеры не лагерные, незнакомые. Своих мы знаем в лицо. Знаки различия другие. Но главное - у них на ремнях пистолеты. Кобуры оттягивают - значит, не пустые. Лагерные офицеры оружия не носили, по крайней мере в открытую. Они разошлись вдоль строя. И я услышал слова, которые помню до сих пор. Когда они говорили, выделяли каждое слово.

Мы офицеры Рыбинского городского военкомата. Ваши братья на фронте истекают кровью. Они ждут вашей помощи. Кто хочет воевать за Родину? Выйти из строя! Добровольцы! Шаг вперед!

Стали выходить по-одному. Меня как кипятком ошпарило. Четверо моих братьев там, а я, самый младший, здесь. Я тоже вышел. Сзади кричат: куда вы, дураки! Здесь пайку дают, там пулю получите. В то время в лагере было немало заключенных, кто не скрывал, что таким способом спасался от фронта.

Нас построили в отдельную колонну. Открываются центральные ворота лагеря (монастыря). За весь срок я ни разу не видел эти ворота открытыми. В монастыре были другие ворота. Центральные ворота, широкие, красивые, распахнулись перед нами.

За ворота, шагом марш! И никто не сдвинулся с места. Что, команду не слышали? Команда была, шагом марш!

Закричали: нам в бараки надо. - Зачем? - Вещи забрать. - Вам ничего не нужно. Все необходимое вам выдадут в армии. Слушай мою команду! Смирно! Шагом марш!

И зашагали вперед. Куда? Не знаем. Сколько нас было? По моей оценке было нас 220-230 человек. Ты, сынок, когда ходил батальонной колонной, где твое место было? Вот и мое там же. Мы с тобой одного роста. Поэтому достаточно точно скажу. Больше 250 человек не было. Но и меньше 200 не было. Получается, больше пол-батальона. А если по-фронтовому, то батальон. На передовой полных батальонов никогда не было.

Один офицер идет впереди, ведет строй. Четверо идут вдоль строя, с одной стороны. Пистолеты в кобурах, собак нет. Это же не конвой. Что тогда в наших душах творилось, тебе не понять. Что, мы на свободе? Кто разрешил? И офицеры, видимо, были в большом напряжении, не знали, как мы себя поведем. Разбежимся? Их разоружим?

Один офицер достал пачку папирос и закурил. Ты видел когда-нибудь такое, чтобы в строю курили? И я не видел. Ни в лагере, ни в армии.

Голос из сторя. Гражданин начальник, угостите папироской. - Я не гражданин начальник, а товарищ капитан. Вы не в лагере. Привыкайте к армии, как положено обращаться к старшему по звнию. Вообще-то курить в строю не положено. Но я первый нарушил. И вам на первый раз прощаю. Скомандовал: папиросы в строй. Все офицеры передали свои пачки в строй. Идем, курим, передаем друг другу. Я не курю. Мне дают, я дальше передаю. Вот это жизнь!!!

Шли километров 7-8. Пришли. Железнодорожная ветка. Стоят бараки, такие же, как в лагере. Только нет вышек и колючей проволоки. Бараки недавно построенные, пахнет свежей древесиной. Дымят полевые кухни. Обед. Обедать нам рано, но мы всегда голодные. Хлеба выдали такую же пайку, как в лагере. И хлеб такой же плохой. В войну нигде хорошего хлеба не было. На фронте доводилось обедать с офицерами. И у них хлеб был ненамного лучше. Хороший хлеб можно было только где-то достать - купить. А вот каша!!! На настоящем масле. В лагере масла в каше не бывало. Продукты разворовывались. И лагерное начальство тогда этими продуктами не брезговали, и за пределы лагеря уходило. А здесь каша настоящая. И накладывали миску до краев. За добавкой можно было подходить сколько угодно и каждый раз миска до краев. Мне до сих пор кажется, что вкуснее этой каши я ничего не ел. Настолько врезалось в память.

Вместе с хлебом выдали пайку махорки. «Товарищ капитан, пока шли, папиросы курили, а теперь махорку выдаете». «Папиросы будете курить в Берлине. Курить в строго отведенных местах. Располагайтесь в казармах». (Уже не бараки, а казармы.) Зашли. Такие же двухъярусные нары, такие же постели без белья, как в лагере. Но постели чистые и набиты сухой соломой. В лагере всегда набивали гнилой. Постели кишели вшами. Какой бы усталый ни пришел с работы, пока не убьешь определенное количество этих тварей - не уснешь. Парень упал на постель: «Ребята, посплю ночь на сухой соломе и умирать не страшно».

Расположились. Через короткое время команда: выходи строиться. Построили в шеренги. Перед строем человек, одетый в полувоенную одежду. Явно не военный. Нет знаков различия. Нет оружия. Пожилой, в очках. Представляется. Я прокурор Рыбинска. Уполномочен вам заявить... Для меня слово «уполномочен» было новым словом. Я прокрутил в голове: значит он не сам это решил, а ему кто-то дал «мочь».

Я уполномочен вам заявить: как только вы вышли за пределы лагеря, вы являетесь несудимыми. Судимость с вас снимается, документы о судимости уничтожаются. Вы нигде, никогда не должны говорить о том, что вы были судимы. Потом он долго говорил какие мы герои, какие патриоты, и несколько раз предупреждал, чтобы нигде не говорить о своей судимости. Запомните: вы не-су-ди-мые!! В конце своей речи прокурор сказал: я вместе с вами буду находиться здесь, в том помещении (показал рукой). Спать я не буду. Любой из вас в любое время может придти ко мне и сделать заявление, если против вас или ваших родных совершены незаконные действия. Я гарантирую, прокуратура разберется по каждому факту.

Я, конечно, к нему не ходил. Хоть я и не совершал никакого преступления, но сам себя оговорил, чтобы спасти товарища. Мне жаловаться не на что. А парень, который расположился рядом со мной, ходил. По лагерю я этого парня не знал. Познакомился здесь. Я его не спрашивал ничего. По лагерным законам лишние вопросы задавать не принято.

Он сам сказал: «Брат у меня несправедливо сидит». «Ну и что прокурор»? «Я написал заявление, прокурор убрал в папку. Сказал, что если все так, как я говорю, брата освободят».

Уснуть не могли долго. Что дальше будет? Где воевать? Какое оружие дадут? Оружие-то вблизи мы видели только винтовки военизированной охраны.

Подъем, завтрак той же кашей. Баня. Ну какая баня? Барак, земляной пол, на которой котлы, вода кипит. Ребята быстро сообразили, нагрели камни, нагнали пару. Мыло выдали как в лагере, на один сустав пальца. Но воды горячей сколько хочешь. В лагере давали только одну шайку. Шайка большая, деревянная, ведра на 2-3. Заменить воду было нельзя. Моешься постоянно в одной воде. К концу помывки она холодная. Выйдешь из бани и дрожишь от холода. А здесь лей сколько хочешь. И время не ограничивали. Команды на выход никто не давал. Последних сами выгоняли - надоело ждать. Вышли из бани - нашей одежды нет. Лежат тюки военной формы. Форма б/у, но чистая и штопки сделаны явно женскими руками. Выбирай что хочешь. В лагере бросят на 2 размера больше или меньше, ходи ищи обмен. А здесь никто не торопил, выбирай, примеряй. Нашлись щёголи, никак не могут выбрать. Зеркала-то нет. Крутится - посмотрите как у меня там? Смеемся. Ты что, на свадьбу собрался? Здесь невест нет, одни женихи.

Далее медицинская комиссия. Осмотр всеми врачами. Вес, рост, объем груди, объем легких и т.д. Годен, годен, годен. Четвертых признали негодными. Ребята! Нас не берут. Как так? Мы же все вместе!

Не волнуйтесь, они идут в госпиталь. Они догонят вас на фронте. Если после госпиталя будут признаны негодными, будут работать на оборону. В лагерь никто не возвращается.

Выдают красноармейские книжки. Ты когда, сынок, получил военный билет? В день присяги. А мы - в день призыва, потому что из заключенных надо было быстро сделать солдат, выбить лагерь из наших голов.

Красноармейские книжки заполняли со слов. Никаких других бумаг я не видел. Вопрос: гражданская специальность? А какая у меня в деревне специальность... Меня судили несовершеннолетним. Я вспомнил, что в колхозе уважаемым человеком был кладовщик. Я и ответил - кладовщик. Тот, кто записывал, видимо был такой же «образованный», как я. Кладовщик же должность, а не специальность. Так и записали.

Дальше. Принимают нас в комсомол. Если бы меня спросили, хочешь быть комсомольцем - я бы скорее всего в то время ответил нет. Но задавали всем один вопрос: «Будешь воевать»? «А зачем я здесь»? «Ты настоящий комсомолец. Поздравляем»! Пожали руку, вручили комсомольский билет. Разве вчера утром, когда шел под конвоем, мог я себе представить такое?

Все эти дела заняли целый день. Конечно, обед был. К вечеру выдали сухой паек на трое суток. Подошел состав. Вагонов еще было немного. Часть вагонов занята. Оттуда нам кричат, шутят, смеются.

Ребята! Это такие же, как мы, тоже из лагеря. Значит, мы не одни. Еще на душе светлее стало.

Загрузились, тронулись. Интересно, куда везут? Кто-то ориентировался. На Москву поехали. Значит, Москву защищать будем. Стали уже засыпать. Голос. Ребята, на «горьковку» повернули, на восток везут, в Сибирь! Обманули! Зачем? Мы же добровольцы. По вагону проходят сопровождающие офицеры. Это были уже другие, невоенкоматские.

Куда везете? Немцы в другой стороне. Прежде чем с немцами воевать, надо научиться. Успеете, увидите немцев. Спите спокойно. И пока мы ехали, прицепляли новые вагоны, загружались. Мы уже все поняли. Собирают из лагерей добровольцев.

Ночью слышали, пересчитывают нас.

Здесь все. Разговаривают - двое сбежали. Ну все, думаю, сейчас шмон начнется, как в лагере при побеге. Пусть побегают. Земля круглая. Прибегут туда, откуда убежали.

Прибыли мы в Гороховецкие лагеря. Сколько вагонов в эшелоне было? Не скажу. Эшелон большой, конца не было видно. И все «зэки». Но мы не были «зэками». Судимость снята, документы уничтожены. А в карманах гимнастерок у нас красноармейские книжки и комсомольские билеты. Затем курс молодого бойца. Присяга! И у каждого своя фронтовая судьба. Ты, сынок, начитался, наслушался всякой ерунды о штрафниках, заградотрядах и т.п. Чтобы ты понял, сынок, что тогда все было не так, как пишут в «Огоньке», расскажу, что произошло со мной во время курса молодого бойца.

Мы отрабатывали на соломенных чучелах приемы «бей штыком», «бей прикладом» деревянными винтовками. Это очень надоело. Я что-то выполнил плохо, нехотя. Офицер сделал мне замечание. Я ему: пошел ты на ... Ты должен понять, что я был молодым и лагерные замашки еще не выветрились. Он меня ударил по щеке. Я в ответ ударил его по плечу деревянной винтовкой. Деревяшка сломалась Я бросил на землю обломки и ушел.

Сел в землянке, зажал голову руками. Жду, когда за мной придут. О штрафной, разумеется, я не думал. Присягу еще не принимал, поэтому военному трибуналу я не подлежал.

Возбудят новое дело, получу новый срок. Сидел до вечера, никто не пришел. Пришли ребята с занятий. Говорят: не бойся, Ваня, тебе ничего не будет. Слышали, как полковник кричал на него: «Как ты посмел его ударить! Они же из заключения. С ними нужно бережно. Тебе же с ним в бой идти. Он же тебя в первом бою убьет».

Утром вышел на занятия, командовал уже другой офицер. Этого больше не встречал. Я думаю, мало в живых осталось ребят с этого эшелона. Я выжил совершенно случайно. Мы шли добровольно. И присягу мы выполнили.

P.S. По совету отца я с 1974 г. изучал историю советского периода по одному методу. Не верил ни книгам, ни фильмам. Только рассказам участников событий. Я это делал для себя, ничего не записывал. Меня интересовало все, что люди видели. И коллективизация, и война, и лагеря, и амнистия 1953 г., и т.д.

Вывод один. Современная официальная историческая «схема» значительно дальше отстоит от реальности, чем советская «схема». Что же в таком случае будут знать следующие поколения о XX веке?

Ничего!!