ДРУГОЙ ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА

С вечера небо хмурилось, затягивалось серой пеленой. К полуночи начал накрапывать дождь. Потом он усилился, стучал по жестяному козырьку подоконника монотонно, нудно.

Ломило, ныло во всем теле. На какое-то время наступало забытье. Картинки прожитых последних дней, похожих, как две капли воды, перемежались с картинками обрывков сна во время короткого забытья. Уснул лишь под утро.

Проснулся Иван Денисович как-то незаметно для себя. Ясности в голове не было: спит он или только делает вид, что спит? А все потому, что просыпаться, а тем более вставать, ему не хочется: новый день ничего нового ему не сулит.

Он продолжал лежать спокойно, ибо знал, что, как только пошевелится, сразу во всех частях тела, во внутренних органах дадут знать о себе успокоившиеся лишь под утро боль и нытье - в спине, в ногах, в руках. Поэтому переворачиваться на бок и пытаться вставать придется в несколько приемов.

"Сто грамм бы пропустить", - подумал он. Но тут же отверг эту идею. Точнее, она сама отпала, потому что в его жилище и одного грамма спиртного не было. Он представил себе, что если бы было, ну, хотя бы грамм пятьдесят, то на время облегчение можно было бы получить. Но и для этого все равно следовало бы пережить тяжкую процедуру мучительного вставания. Конечно же, тогда бы через нее прорвался скорее. Однако временное облегчение с помощью спиртного нарушило бы весь план "рабочего дня": сначала облегчение и оживление, но потом апатия, тоска и боль.

Тут Ивану Денисовичу вспомнился затертый анекдот: "Встретились два пожилых мужика. Один предложил по случаю знакомства выпить. Второй стал отказываться под предлогом, что у него повышенное кровяное давление. Первый на это сказал, что у него тоже повышенное кровяное давление, и однажды сбить его ничем не мог. Тогда врач посоветовал выпить немного коньяку. Сосуды расширились, и давление спало.

- Но ты же знаешь, - отвечал второй, - что это не выход: сосуды потом снова сужаются.

- А я им не даю сужаться..."

От анекдота стало чуть веселее, а перспектива вставать показалась менее ужасной. Припомнилось, как легко он поднимался с нар "вагонки", стараясь ни в чем не отстать от остальных зэков: нельзя опаздывать в туалет, к умывальнику, в строй - засмеют острословы...

Оставаясь в постели без движения, Иван Денисович перебирал в памяти обрывки снов этой ночи. Всплывали и события реальной жизни.

...После освобождения жить в деревне не захотел. Еще по письмам жены знал, что там трудно. Да и не объяснишь каждому, за что и как попал... В деревне ты весь на виду, в пересудах. К тому же городской специальностью овладел - каменщика. Ребятня выросла, считай, определилась. Дочь замуж вышла, сын в армии служит. Чужими какими-то стали, самостоятельными.

В городе работы всякой было навалом. Строители, каменщики - нарасхват. Страна продолжала восстанавливаться, разворачивала новые стройки. Квартиры, правда, не было. Жена в городе, в общежитии, жить не смогла - уехала в деревню, в свой дом.

Иван Денисович поступил на стройку, работал старательно. Вскоре поставили бригадиром. Судимостью не попрекали. Потом и вовсе реабилитировали.

Появились деньжата. Стал следить за своим внешним видом. Залечил зубы, на отдельные надел коронки, вставил недостающие. Как одиночка, получил со временем однокомнатную квартиру. Однако новую семью заводить не стал. За добросовестный труд вниманием не обходили, соответственно поощряли. Так и доработал до пенсионного возраста.

За судимость зла не держал. Считал, в той "мясорубке" многие сдуру напетляли, наследили в своих биографиях. Поди разберись и докажи, чего ты не хотел сделать, но "так получилось".

Долго без работы оставаться не мог, снова устроился, в автобазу подсобным рабочим, На дежурстве полагалось постоянно держать радиоприемник включенным: по правилам гражданской обороны. Любил слушать концерты, народные песни. В вечернее время, когда оставался один, смотрел телепередачи. Вот только скучновато было болеть в одиночку за футбол и хоккей. Смотрел и слушал по выбору, потому что стремился еще почитать газеты, которых братва за день наносила кучу.

Но в последние годы радио и телевидение, да и многие газеты стали доносить все более тревожные сообщения. Чувствовалось что-то неладное в том, что происходило в Москве. Шумят, спорят, обвиняют друг друга. Полу-чалось как-то так, что чем больше говорили о том, что и как нужно делать, тем меньше исполняли. Все больше слышалось: "Михаил Серге-евич сказал...", "Михаил Сергеевич встретился...", "Новое мышление...", "Цивилизованные страны...". И так говорили, говорили...

На душе у Ивана Денисовича становилось тревожнее с каждым днем, а жизнь для него - все труднее. Он все больше не понимал, почему допускается такое вранье про жизнь при Советской власти и никто за это не отвечает. Получалось, все было плохо. И никто не оправдывался, никто вранья не оспаривал. Беспокойство в душе Ивана Денисовича нарастало. Какая-то неведомая сила заворачивала мысли и направляла внутрь него самого: все думал, думал, а понимания не было. Все ждал: вот наступит перелом, буря пронесется мимо, все прояснится.

Но следующий день облегчения не приносил. Особенно сильно на него действовала и вызывала протест "сатира". Яростно буйствовали с экранов аркановы, хазановы, ярмольники, жванецкие и прочие "разоблачители", своими наглыми и плоскими остротами и издевками рвали людям нервы. И соглашался в душе Иван Денисович с водопроводчиком Федотовым, который однажды среди рабочих-коммунальщиков, подводя итог общим возмущениям, сказал:

- Чувствуют безнаказанность - вот и опошляют все советское, сволочи. Глумятся над русским человеком. А он что? Он мирный, добрый, все стерпит.

- До поры, до времени, - молвил другой под одобрение остальных участников разговора.

Вспомнились и митинги демократов, на которые он ходил. Слушал, как ораторы ругали "семьдесят лет...", как хвалили "цивилизованные страны". Видел, что "рабочие комитеты" стремились командовать всем и вся. Он понимал, не без их участия нагнеталась угроза расправы над коммунистами. Вот уже начали появляться крестики на дверях членов партии. Стали сообщаться "телефоны доверия". Он чуял, что прежние разговоры в зоне о "стукачестве" - цветочки по сравнению с затеянным "демократами".

Сначала Иван Денисович не придал значения нарисованному на его двери мелом крестику: "Обычная детская шалость", - думал он. На следующий день крестик на его двери был полустёрт, но такой же появился на двери квартиры работника горисполкома, члена партии, доброго, общительного Николая Петровича. С того дня Николая Петровича стал видеть реже. Он сдержаннее общался с соседями. Опытным взглядом Иван Денисович отмечал среди постоянно мелькавших на экране телевизора членов "рабочих комитетов" и активистов митингов "демократов" людей, прошедших школу в "местах, не столь отдаленных". Жутко становилось от мысли, что кто-то умышленно развязал уголовникам руки...

"Откуда только взялись, - думал Иван Денисович, - многочисленные барды - "певцы свободы", кричащие, визжащие и хрипящие под Высоцкого. Что-то неладное творится..."

В памяти всплывали случайно услышанные от разных людей фразы: "Не те люди перехватили инициативу перестройки", "Предадут нас всех", "Сдадут Западу... сначала разграбят все..."

Кто же придет к власти? - вставал тревожный вопрос.

Иван Денисович тщательно рассчитал, как станет жить после второго выхода на пенсию, когда уже окончательно оставит работу. Сделал некоторые накопления. "Но как можно, - возмущался он, - люди копили деньги на черный день или что-то хотели купить, и вдруг за одну ночь эти накопления как корова языком слизнула". Пропала и его тысяча рублей...

"Жил не тужил. Ничего не опасался. Не было нужды думать о завтрашнем дне. И вдруг все полетело вверх тормашками. Вот тут и стали проявляться все мои болячки, - думал он. - Прежде брал путевку в профилакторий или даже в санаторий. Можно было похлопотать о путевке и теперь, поехать подлечиться, но денег нет даже на жратву. А тут еще обокрали до нитки. Поистине правду говорят, что сняли танки с дальних подступов к границам страны, переплавили на железные двери и решетки для окон на ближних подступах - к квартирам. У меня на это денег не оказалось. Вот и ограбили запросто. Телевизор жалко. С одной стороны, вроде спокойнее стало: не лезут к тебе в душу с разной дребеденью, враньем да рекламой. С другой - плохо без телевизора, время коротать не с кем, - сокрушался Иван Денисович. - Остался гол как сокол, лишь болячки да одиночество. Не с кем словом обмолвиться. Костыль и тот перестал заходить. Поди, сгинул где?"

Тут Иван Денисович вспомнил, как однажды к нему домой пришли знакомые мужики из заводской автобазы, в которой он работал. Навсегда запомнилась эта встреча. Ему тогда совсем нездоровилось, и они застали такое состояние его квартиры-однокомнатки, что до сего времени стыдно. Особенно стыдно за проявленное малодушие. Правду сказать, здоровье было такое, что думал "отдаст концы". На расспросы, в чем нуждается, чем помочь, он отрешенно ответил: "Я хочу умереть". Его не поняли и переспросили. И он снова сказал: "Я хочу умереть".

В те минуты он был искренен. Просвета на улучшение жизни не видел, оправиться от болезни не надеялся. Больше половины пенсии ушло на лекарства, на оплату квартиры. До следующего дня получения пенсии время было неопределенным. Есть нечего. "Хорошо, что мужики принесли кое-что из жратвы. А то бы... А раз уж конец один, то лучше не мучиться, не беспокоить людей своим мерзким существованием", - решил он тогда.

Но в последующем такие упаднические мысли удавалось отгонять. "Нельзя сдаваться! - почти приказал он себе. - Надо жить хотя бы для того, чтобы увидеть, чем все это кончится. Должно же все измениться! К лучшему, конечно. Не может не измениться. И виновные отыщутся. Найдут их... Всех найдут! И спросят!"

...Посетители тогда, продолжал вспоминать Иван Денисович, постарались свести его слова о смерти к шутке. Подбадривали. Всем было неловко. Все старались не замечать убогости его жилища: затертости до блеска постели, давно немытой посуды, мусора, пыли. Всем было понятно, почему человек опустил руки. Таких, как он, становилось все больше. И далеко не всегда в этом была их вина.

Бывшие сослуживцы тогда старались оживить обстановку, развеять тягостные мысли. Но разговор не клеился. После того как кладовщик Левашов от души выматерился по адресу главных "перестройщиков", неловкость заметно снялась: общее мнение было высказано - о происходящем и о причинах его.

Мужики выставили бутылку "Пшеничной", поискали стаканы. Протерев бумагой, в которую были завернуты принесенные ими продукты, имеющиеся в наличии две чашки, решили выпивать по очереди. Первому подали хозяину дома. Немного оживившись и преодолев неловкость, больной принял чашку и выпил. Водка знакомо обожгла пищевод и пустой желудок. Благо - была закуска.

Мужики, выпив водку, обсуждали все подряд: дела гаража и всего завода, уменьшение госзаказа и снижение зарплаты, проблемы власти и угрозу голода.

Иван Денисович видел, что они совершенно дезориентированы. Тревоги в их суждениях много, а понимания мало. Ругают всех вперемешку: "Коммунисты довели...", "Коммунисты зря отдали власть...", "Привилегии для верхушки...", "Америка грабит весь мир..." и т.д. и т.п.

"Это они говорят то, что слышат. Сами не разбираются. И я недалеко от них ушел. Говорит-то только одна сторона, а другая не может. Откуда людям знать всю правду? Разберутся, когда жареный петух...", - заключил он.

С великим сожалением проводил он посетителей, никак не хотелось оставаться одному.

"Надо жить. Надо держаться людей", - приказал он себе тогда.

Иван Денисович давно стал отмечать все, что для него имело значение и было раньше доступно, а теперь, увы, нет. Он мог долго перечислять эти утраченные ценности.

"Разве мог бы я при Советской власти так опуститься? Все отняли... И сколько же может человек невзгод перенести! Вот и я еще жив. А ведь многим еще труднее".

Тут ему вспомнилась притча: "Думал, какой же я несчастный, у меня нет ботинок. Но потом встретил человека, у которого не было и ног."

...Деньги, деньги... Где взять денег? С утра до вечера думается только о деньгах и еде. Что за жизнь такая?...

Вспоминая попытки найти занятие для добывания денег дополнительно к пенсии, он отметил, что наиболее доходной тогда казалась "охота за "чебурашками" - бутылочный промысел.

Обладая скромным достатком и будучи человеком бережливым, он и раньше пустые бутылки не выбрасывал. По мере накопления сдавал их. В основном обменивал на товар: на курево, мыло. Иногда на новую поллитровку. Не гнушался и подобрать - в отсутствие знакомых глаз - оставленную кем-нибудь на скамейке или валявшуюся на его пути пустую "чебурашку". В этом сказывалась его натура: жить экономно, тратиться разумно, по достатку. И умел сберечь копейку впрок. Ему никогда не приходило в голову, что он станет специально изучать способы отыскивания бутылок, собирать их ради своего пропитания. А вот пришлось... И стал он классным специалистом. "Я стал настоящим предпринимателем!" - иронизировал он по своему адресу, используя вошедший в обиходный лексикон новый термин.

Какое-то время он старался внушать себе, что постоянное обшаривание глазами места вокруг себя в надежде заметить пустую посудину - всего лишь проявление рачительности, хозяйственной струнки. "Ведь на бутылку затрачены сырье и труд и, наверное, - думал он, - собрать и свезти пустую тару к месту употребления обходится дешевле, чем наделать новую". Как и большинство его знакомых, он не мог представить такого развития событий, когда обстоятельства, нужда заставят его подобным способом добывать дополнительную копейку к своему пустеющему кошельку. Постепенно, по мере ухудшения жизни, деньги исчезали так быстро, что ему пришлось согласиться с тем, что он стал собирать бутылки от нужды, от обнищания. О смене обуви или одежды, о ремонте квартиры даже не помышлял. Добывание куска хлеба стало его постоянной заботой. Он чувствовал унижение своего человеческого достоинства. Было обидно до слез. "В этой паскудной жизни" - как называл он свое существование в разговоре с Костылем - Иван Денисович долгое время сопротивлялся, старался "не потерять своего лица". Он не опускался до состояния, когда перед пьющим из бутылки пиво, сок или воду стоит ханыга, жадно смотрит и ждёт, чтобы схватить пустую бутылку. Противно Ивану Денисовичу, что иногда пьющий из чувства жалости или омерзения оставляет немного напитка для "пропащего" человека и отворачивается, не желая видеть, как, гоняя кадыком, допивают после него из бутылки, высасывая до последней капли, чмокая по-гайдаровски...

Едва Иван Денисович решил, что необходимо начать собирать бутылки "на постоянной основе", как число подобных "предпринимателей" резко увеличилось. За бутылками буквально охотились. Заметно увеличилось количество нищих, пропойц, попрошаек. Среди них нетрудно было отличить смуглых до черноты детей и женщин из недавних республик СССР. По своей восточной привычке сидеть на родной теплой земле они садились и здесь - на холодный сибирский асфальт, на сырую землю и даже в пыль. Дети просительно тянули ручонки к прохожим.

Все чаще он замечал, как одновременно в мусорном контейнере роются мужчина и женщина. И все это появилось вскоре после Варфоломеевской ночи отпуска цен.

"Идут люди на дно, выпадают в осадок, как оседают в стакане кипятка распаренные чаинки. Неужели все уйдем туда?" - задавал себе вопрос Иван Денисович.

Бутылки приходилось сдавать труднее. Приемщицы и приемщики, казалось, так и норовили забрать их чуть ли не даром. Собирателей бутылок стало много, выросли очереди у приемных пунктов.

В начале своего промысла Иван Денисович натерпелся всякого. Вспоминать об этом не хотелось, но приходило на ум в череде других воспоминаний.

Однажды, не имея "своего" приемного пункта, он сдал сразу пятнадцать бутылок в ближайший пункт. Все они были "чебурашками". Другие практически не принимали. Посчитав полученные рубли, он обнаружил недосдачу. Сказал об этом приемщице посуды. Та с фиолетовым лицом выругалась на него матом среднего достоинства и заявила, что он хам, что она сдала деньги полностью и что в следующий раз он со своими «чебурашками» пусть к ней не подходит.

Ошарашенный таким оборотом дела, он не сразу пришел в себя. Собравшись с духом, попытался смягчить отношения с хозяйкой фиолетовой физиономии, извиняющимся тоном сказал ей, что правильно посчитал сдачу. Но приемщица отрубила:

- Катись отседова, бомж несчастный!.. Много вас тут на мою голову!

Его желанием было спокойно объяснить ей, что никакой он не бомж, что он имеет свою квартиру и т.д. Но тут послышались недовольные голоса из очереди. Люди как бы оказались на стороне приемщицы, потому что каждый хотел поскорее сдать посуду и получить свои рубли, а "этот тип" задерживает, мелочится. Хорошо, что хоть по такой цене принимают...

Иван Денисович понял, что ничего не докажет: ни того, что правомерно требует сдачу сполна, ни того, что не бомж, ни того, что он вообще неплохой человек и, если бы не нужда... Убедившись, что доказать ничего невозможно и что неприятных слов может добавить очередь, оскорбленный и униженный, с комом, подкатившим к горлу, и стучащим сердцем он отошел в сторону, стараясь успокоить себя. "Набирайся опыта, учись жить в условиях рынка", - сказал тогда себе новый "предприниматель".

Теперь не хотелось вспоминать, сколько подобных обид пришлось пережить. Такие сцены стали привычными, обыденными.

Но бывали и настоящие открытия. В результате одного он сразу же обзавелся соответствующим инструментом. У него теперь постоянно с собой в сумке заветная палочка.

Словом, однажды он стал свидетелем почти циркового номера. Было так: по асфальтовой дороге двора шел аккуратно одетый мужчина средних лет. Шел бодро, деловито, с сумкой в руке. По всему было видно, спешил в магазин за продуктами. Поравнявшись с контейнерами под мусор, он вдруг круто свернул. Три шага - и он уже рядом с ними. Заглянув в первый, тут же вынул из своей сумки палочку, отшлифованную от постоянного употребления, опустил в контейнер и мгновенно подцепил ею за горлышко пустую бутылку. И так ловко, моментально извлек три «чебурашки». На каждую уходило примерно две секунды. Такую же операцию он проделал и у другого контейнера. Что-либо иное в мусорных ящиках мужчину не заинтересовало. Вся операция от подхода к контейнерам и до отхода от них занимала не более пятнадцати секунд.

- Ну и артист! - вслух изумился Иван Денисович.

С тех пор и сам Иван Денисович ловко извлекал бутылки со дна контейнеров, из любых других емкостей, из щелей и ям с помощью простейшего инструмента! "А сколько «чебурашек» до этого осталось только на дне контейнеров?" - с сожалением думал он.

Припомнился еще случай, который он назвал исследовательским, хотя на таковой, возможно, и не тянул, но все же. Как-то раз обнаружил он в контейнере четыре бутылки, из которых одна была фигурной из темного стекла. Этикетка на ней яркая, а письменные обозначения говорили об иностранном происхождении вина. Иван Денисович про себя отметил, что богатая упаковка еще не свидетельствует о богатом содержании. "Реклама есть реклама. Рекламу есть-пить не будешь. Это нашим ванькам кажется, что они становятся господами, употребляя забугорное пойло", - съязвил он.

Повертев занятную посудину в руках, Иван Денисович сплюнул и бросил ее обратно. Зато три других бутылки оказались из-под "Столичной". Осмотрев их, он убедился, что это - "живые деньги". Не то что накануне, когда в этом же контейнере он обнаружил две бутылки с выкрошенными горлышками. Либо их открывали не в домашних условиях, либо, если и в домашних, то открывал горький пьяница, который, скорее всего, пытался выковырять пробки вилкой, но не справился, загнал их внутрь, а потому бутылки пришлось выбросить.

В памяти всплыл эпизод: однажды удалось выудить из контейнера три «чебурашки». Они оказались целыми. "Видимо, - подумал он тогда, - пиво пили вон на тех скамейках". И направился к ним проверить, не осталось ли там еще чего-нибудь подходящего. Осмотрев скамейки и вокруг них, обнаружил пять окурков от сигарет "Прима". Сложив их в тут же подобранную коробку из-под спичек, прикинул, что с учетом имевшейся у него пары целых сигарет, курева хватит до вечера. "Можно будет закурить и тогда, когда удастся чего-нибудь съесть, или тогда, когда очень захочется есть...", -юморил "предприниматель".

(Продолжение следует)