ФУРИЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ НА ТОМ СВЕТЕ

(Окончание. Начало в N12)

Исповедальное. Глава XVII:

«...И вот уже мчусь по перрону, чтоб успеть заскочить в последнюю дверь последнего вагона... И вот уже за темным вагонным стеклом подъезжает коломенский вокзал и на его фоне прямая, как древко, фигура Иргашева, уже не старшего помощника коломенского прокурора, уже стремительно изгнанного и с поста политпропагандиста, несмотря на мою защитительную статью в «Правде».

Соскакиваю с вагонной ступеньки. Лицом к лицу, но молчком. В темных глазах его не отблеск фонарного света, а словно бы холодное полыхание огня, что на могиле безвестного солдата. Плечо к плечу и убыстренным шагом... Ну да, мы - заговорщики, штирлицы в тылу врага. Над нами переливчато сверкают еще не выцветшие звезды и чернеет кружево безмолвных тополей в предрассветной дремоте. «Запорожец», куда мы юркнули, такой заезженный, что и в сумраке видны ржавые пятна на его дверце. Иргашев включает газ...

...Хотя по версии наших вражин-чиновников я не должна быть в Коломне в этот сонный час и тем более знать, что они тут еще позатеяли.

Скрипит на ходу преданная хозяйской руке машинка, вынося нас на проселочную дорогу. Иргашев смотрит только вперед, отчего я вижу его в профиль. Он курнос - это от русской матери-учительницы. Волосы смоляным жестким ежиком - это от отца-казаха. И машина от него же. Я знаю, что он бывший моряк и выпускник юридического факультета МГУ, поступает очень опрометчиво, вот уже более года заступаясь за «скандалистов-жалобщиков», как презрительно именуют правдоискателей здешние «высшие силы».

Но мне зачем-то хочется еще раз убедиться, что он не жалеет о том, что «лезет на рожон».

- Анатолий Мухкумович, - говорю, - ну на кой вам еще и этого старика опекать? Вас же они могут и вовсе с работы выгнать! Как тогда?

Он отвечает невпопад, обычным своим безинтонационным, размеренным голосом, глядя на дорогу, которую то и дело перечеркивает добросовестная палочка «дворника», как бы дирижируя залетными дождинками.

- Отец у меня вернулся с фронта без ноги. Районный прокурор. Больше двух лет не работал на одном месте. Не желал идти на поводу у прохвостов. Поколесили по Казахстану... Этот «запорожец» каких только дорог не одолевал... Отец мне его оставил вместе со всем своим характером и точками зрения на жизнь.

Сволочи мы с Иргашевым. Гады ползучие. Так и никак иначе думают о нас коломенские «верхи», которым нож острый вот эта наша спайка. И, должно, каким же многоэтажным матом покрыли они нас, когда им, одуревшим спросонья, донесли - «подкатили к совхозному клубу». А мы уже - шасть внутрь, в тот самый момент, когда председательствующий объявлял повестку этого сверхраннего партсобрания, и - марш-броском на скамеечку в задних рядах.

- ...Персональное дело коммуниста Акинфиева за его склочные письма в инстанции...

Рядом с нами мужики, по виду механизаторы, насмешливо откомментировали:

- Во как взъелись на старика! Не гляди, что ветеран войны!

Для нас с Иргашевым подали голос и обнаружили строптивость. И мне, признаться, захотелось погладить их по рукавам замасленных телогреек... А уж как отрадно было наблюдать, когда дядечка при костюме и галстуке, возвысившийся над столом президиума, в том числе над стеклянным графином с водой, призванным усугубить благочинную торжественность происходящего, вдруг замер на полуслове с вытаращенными глазами, словно наше с Иргашевым сюрпризное появление одного ряда, что и пришествие шестиметровых инопланетян.

Впрочем, спустя минуту, он, подергав галстук, сгреб свою волю в кулак и собрался с мыслями, нацеленными, ясное дело, на беспроигрышное выполнение державной воли своего начальства, и выкрикнул с апломбом несчастной, загнанной в угол пешки:

- Кто там такие? Не согласовано! Выйдите вон, пожалуйста!

Мужики-механизаторв загудели:

- Ишь, припекло! Не ожидали! Думали провернуть втихаря!

- Я к вам, к вам обращаюсь! - кричал стол президиума. - Без согласования нельзя! Звонка не было!

И - тишина. Зал замер в ожидании, кто кого...

Но на войне, как на войне. Мы с Иргашевым встали разом, развернули свои удостоверения и отрапортовали в полный голос:

- Иргашев - представитель Коломенской прокуратуры. Беляева - корреспондент «Правды».

- Не согласовано! Не имеете права! - дядечка при галстуке часто-часто застучал карандашом по невинному графину. - Покиньте помещение! Мы собрались не для того! Мы сами знаем, как тут нам!

По опыту знаю, что главное не затянуть ответный удар и ни в коем случае не просить подать хоть копеечку, а немедленно уязвить распоясавшегося крикуна-прихлебателя абсолютной уверенностью в своем праве поступать именно так, как поступаю. И тем самым заразить рядовых коммунистов верой в успех нашего общего дела. И я произношу громко, внятно:

- Здесь ведь не овцы собрались. Обратитесь к рядовым коммунистам. Пусть они сами скажут, нужен ли им сейчас представитель прокуратуры и газеты «Правда» или же нет. Скажут «нет» - уйдем, уедем. Их же воля главная!

Шорох завозившихся на скамейках тел, сморкание, вдохи-выдохи подневольных «хозяев жизни», как именуют в газетных передовицах доярок-свинарок-трактористов.

Пауза длится, затягивается. Неужто мы с Иргашевым проиграем и нас выставят за дверь?!

Но сначала один голос, потом другой, и уже завспыхивало по зальцу и там, и тут:

- Оставить! Не помешают! Только на пользу!

Враз осипшим голосом председательствующий кричит:

- Руками голосуем! Поднимите! - и зачем-то хватает графин, безжалостно сжимая его за горлышко, как ядовитую змеюку.

Лес рук, как говорится! А сзади, в спину быстрый, веселый шепот какой-то женщины:

- Ишь, как им охота доломать старика за правду! За то, что директора пьяницей называет. А он и есть пьяница. Его из горкома к нам в совхоз сунули, с глаз подальше, но в обиду все равно не дают. Свой же! Ну он тут и куролесит... С кем пьет, тем и поблажки...

Лес рук... хмельные от удовольствия взгляды. А только когда все кончилось и мы с Иргашевым затылок в затылок замаршировали к выходу - никто нас не остановил, никто к нам не подошел. Дело обычное: мы-то залетные, а им-то оставаться... Только старик Акинфиев вдогонку вздернутым от взвинченной радости голосом:

- Если бы не вы - выгнали б меня из партии! Все орудия зарядили, чтоб меня в клочья! В какую рань народ подняли! Безо всякого бумажного объявления! В авральном порядке! Думали, вы не узнаете и не успеете!

Поскрипывает, поекивает на бегу, словно бы тоже победно развеселившийся «запорожец». Хороводно разбегаются в стороны родственно стеснившиеся по краям дороги березки-осинки. Заря сияет самой чистой утренней розовостью. На небе, как говорится, ни облачка. Впереди мчит грязнозадый самосвал с горбом из силикатного кирпича.

- А все-таки мы... - решила я похвалить самих себя. Но не успела. Резко затормозивший самосвал стеной-скалой стремительно, убойно надвинулся на нас. Зажмурилась. Завалилась на бок. Открыла глаза. Вжав губы внутрь рта, Иргашев словно изо всех сил выламывал руль. Огромное, обмотанное цепью колесо самосвала пролетело наискось, затмив на мгновение розовый свет в боковом окне. А еще через какое-то время густое облако сизого дыма пыхнуло опять с того же боку, где сидел, намертво вцепившись в руль, бессловесный Иргашев. А еще через несколько мгновений я увидела уже вдали этот самый угорелый самосвал, стреляющий дымом из выхлопной трубы.

- Что это было? Пьянь?

- Кто его знает, - ответил безо всякого выражения, вдыхая жадным ртом враз много воздуху, словно до этого вовсе не дышал, а так - перебивался.

- А все же наша взяла! - вякаю отмстительно.

И - на тебе! Не успела разлететься многомиллионная «Правда» со второй моей статьей в защиту коломенских правдоискателей, в том числе оболганного во многих анонимках неподатливого Иргашева, - на мою голову падает с высоты увесистый булыжник. А именно:

- Лилия Ивановна, по вашу душу целая делегация из Коломны. Письмишко привезли. Вот, читайте.

Завотделом, пожилой мужик-фронтовик, протягивает мне бумажки, в его глазах, оттянутых книзу водянистыми мешками, вроде как юморок и любопытство.

Читаю и узнаю, что я есть насквозь прожженная мошенница, которая за взятки заступалась за старика Акинфиева и прочих. Более того, являюсь любовницей спекулянта и восточного человека Иргашева, который только делает вид, будто живет со своей законной женой, а на самом деле содержит гарем.

Я уставилась на мужика-фронтовика. Он полез в стол, вытащил таблетку, кинул ее в рот, запил из стакана, не спуская с меня вроде и насмешливого и вроде как и скорбного взгляда. Может, он боялся, что я шлепнусь в обморок? Да не от наветов, не от наветов, а оттого, что вслед за стращающими, подъяремными подписями доярок-завдетсадом-механизаторов черным по белому прямо убойные начертания фамилий Героев Социалистического Труда. Целых двух!

- Где Герои? - интересуюсь

- Герои не приехали. Прочие в наличии. Пошли?

- Пошли.

Но я не пошла, а полетела на крыльях яростного изумления. Идрит твою, средь Героев тот, о ком когда-то маленькую книжечку написала от души, такой ведь толковый, разумный председатель колхоза был... Как же он мог?! С какими глазами?!

Шагнула в комнату, где на стульях, по стенкам, сидели мужчины и женщины, абсолютно неизвестные мне. Много. Целых восемь штук. Стало быть, коломенские властители расстарались, кинули, как это бывает на войне, на минное поле безответных добровольцев.

- Ой, как славно-то! - объявила весело, в хорошем темпе. - Сколько народу-то ко мне понаехало! Ну здравствуйте, здравствуйте! А что ж Герои-то отсутствуют? На вас, значит, всё свалили? Нехорошо, несолидно с их стороны! Место героев на острие атаки!

Опешившие от моего легкого, куражливого тона, они, эти срамные подневольники, все как один, и мужики, и женщины, опустили глаза в колени и - молчок. Мне их хочется пожалеть, всех этих простецких поварих-трактористов, согласившихся подличать. Но - нельзя. За их спинами притаились дядьки и тетьки из «верхних эшелонов» коломенской власти, увязанных круговой порукой, со своими ставленниками здесь, в Москве. И потому я, еще пуще веселея голосом, ошарашиваю их быстрыми вопросами:

- Вас как зовут? Ах, Петр Петрович? Очень приятно! Вы, значит, своими глазами видели, как я брала взятку от старика Акинфиева? А вас как зовут? Мария Семеновна? Очень приятно. И где ж мы с вами встречались? Может, у того стога сена, где мы с Иргашевым обнимались-целовались? Ах, нигде? И с вами, Иван Егорович, нигде? Ну так тем лучше! Теперь-то будем знакомы! Теперь-то вы мне и скажете, зачем подписывали клевету на Иргашева и меня. Кто первый? Может, вы, Михаил Егорович?

А они, загнанные в угол, уже и не знают, куда деваться, кто комкает носовой платочек, кто пробует на излом тонкую пластинку частозубой расчески. И вдруг разом подхватываются и, свесив головы, цепочкой - за дверь, проборматывая на ходу:

- Извините...

Триумфик? Ну ясное дело! И потому - а почему же еще-то? - мой правдист-начальник смотрит на меня, хорохористую победительницу, безобманно сердечным и вместе печальным взглядом...»

Исповедальное. Глава XXI:

«... - А тебе хоть раз пришло в голову, что твоя сестра обречена на гибель, ибо поднялась в одиночку против залгавшихся, заворовавшихся?

- Нет. Я думала, что не до такой же степени все... что как-то же образуется.

- И даже тогда ты не испугалась за нее, когда она рассказала тебе про травлю?

- Нет.

- Почему?

- У меня был шанс - сходить к партсекретарю...

- Понятно. Однако ты не забыла подробности, которые она перечислила в тот раз?

- Нет. Она... в том, доисторическом восемьдесят пятом... когда Горбачев призвал к «перестройке», когда всюду плакаты «Бюрократия, приписки - наш самый страшный внутренний враг...» Это следует взять в расчет... Все, во всяком случае многие, обнадежились... Она вдруг: «Лиль, опять начальство настаивает, чтоб я закрыла фальшивый наряд! Опять бесстыдно завышен объем работ и количество стройматериала! Науськанные прорабы ворвались ко мне в комнату и матом-перематом: «Фашистка! Работягам не даешь житья! Над работягами издеваешься! Откуда взяла, что мы рубероид в один слой положили?! Ты там была, на крыше, лезла на четырнадцатый этаж?! Нет! Ты, стерва, мать твою так и растак, в тепле сидишь!» Ну, я шапку на голову, руки в рукава: «Пошли сейчас же!». Мужички стихли, заюлили: «Да чего это вы, Инесса Ивановна, так близко к сердцу ... Да там же холодрыга, дождь сечет...» Лиль, ты думаешь, я не боялась? Еще как боялась! Три здоровых мужика в кирзачах, морды злые... Впереди них шагаю по черной лестнице, потом на чердак. Молчат, сопят... А на крыше ветрище как ударил в спину, чуть не упала, не покатилась вниз... И дождь со снегом в глаза. Ну что им, здоровилам этим, за которых начальство стеной, столкнуть меня с четырнадцатого... мол, оступилась, не удержалась. Пронесло. Не рискнули. Нащупала край рубероида, говорю: «И не стыдно вам? В один слой вместо положенных четырех! Это ж какая будет мука для новоселов! Ну где ж ваша совесть?!» А они, Лиль, уже внизу, под козырьком над подъездом, глядючи на мои заношенные сапоги: «Ну на кой тебе правда? Чего ты с нее имеешь? Кому она в этой Палате нужна позарез? Все умные, мозгой шевелят, друг дружке подножки не ставят, потому и при деньгах и при дачах. У тебя дача есть? Давай так: мы тебе такую дачку сгондобим, месяца не пройдет! Ты что, хуже их всех? Ну ты даешь! От бесплатной дачи отказывается! Ну, значит, тебя крутой кипяток за углом дожидается! Вкрутую сварят моментом!»

- И что же ты, Лилия Ивановна? Хоть теперь-то поняла, что каша заваривается нешуточная? Что пора, пора выхватывать сестру из этого кипящего котла?

- Ну как же, как же! Я ей кричала и в телефон и так: «Уходи, Инка, немедленно с этого поганого места! Вообще плюнь на свой диплом экономиста и иди хоть в библиотеку, отдохни среди книг! Где нет этих треклятых процентовок!»

- А она?

- Ни в какую: «Лиль! Ты что? Заодно с мерзавцами? Сдаться, значит? Но там-то, на крыше, победила все-таки я!»

Небо усмехнулось. И с этого момента оно расспрашивало меня с тем немного фальшивым, кротким заискиванием, с каким психиатры беседуют со вновь обретенным полоумным:

- Вы, Лилечка, до такой уж степени были ослеплены горбачевской «перестройкой»? И совсем-совсем не, так сказать, предугадывали, что шкурники с верхов кровно заинтересованы в развале страны? Заодно с мародерами - швондеровичами?

- Нет. Казалось, что против народа они все-таки бессильны. И что их, подлецов, не так уж много.

- Понимаю, понимаю... И потому, в азарте борьбы за справедливость для всех и самых, так сказать, «маленьких» людей-людишек вы в своем ослеплении не разглядели, что совсем уже поблизости маячит этот самый горький горшочек с пеплом? Верно? И не предприняли...

- Не совсем. Предприняла. Ничего Инке не сказала. Чтоб не остановила. Прямиком к партсекретарю Торгово-Промышленной палаты.

- О! С туза! И первое впечатление?

- Отменное. Встал из-за полированного стола, протянул руку, мягко, но энергично сжал мою. И попросил сесть. Крупный, плечистый мужик лет сорока пяти, ни сединки в черных кудреватых волосах. И сидит хорошо - без напряга в стане, чуток обмякши. Выбрит, как говорится, до мозоли на подбородке. Губы сочные, яркие. Еще что? Глаза карие, ясные и брови не из захудалых - густые, враскидку. И пахнет хорошо - одеколоном первой свежести.

- То есть нисколько не насторожился? Ни намека, так сказать, на самый крошечный испуг?

- В том-то все и дело! И чудо! Встретил меня прямо как родную и даже долгожданную! А слушал как! Словно и нет у него никаких других дел на сегодня как только дать мне полную волю. Само собой, я обнаглела и подробненько рассказала, как мою Инку травят в отделе капстроительства, как ее пробуют согнуть в дугу, чтоб она врала государству заодно с другими и влегкую подписывала фальшивые процентовки. И про то влепила, раз уж он такой благодарный, уникальный слушатель, как в этом самом отделе приживаются только услужливые во всех отношениях бабенки и какая тут заматерелая круговая порука с расчетом на собственную выгоду и никакого почтения в итоге к государственному интересу, хотя, казалось бы, идет перестройка, нас всех призывают к борьбе против показухи, воровства, демагогии и тэдэ и тэпэ.

- Ни разу не перебил? - спросило Небо кротким, почти умильным голосом все того же любознательного психиатра.

- Ни разу. Но когда, наконец, смолкла, погладил обеими ладонями свой лакированный стол и посмотрел на меня с особой, улыбчивой симпатией. И я чуть не улыбнулась ему в ответ. После первой же его неспешной, баритонально рокочущей фразы:

- Лилия Ивановна, как хорошо, что вы ко мне пришли.

- Обрадовалась?

- Еще б! Но дальше-то, дальше совсем расчудесное! Я ждала ну хоть микроскопического удивления, хоть капелюшечного несогласия с моей уничижительной оценкой целого коллектива! Ну хоть какого-то проблеска обычного в такой ситуации раздражения, мол, давайте не будем чересчур обобщать, грязнить целый трудовой конгломерат. Ну и все такое прочее. А он, глядя на меня все так же чуток улыбчиво, без заминки отзывается: «Вы правы, абсолютно правы, увы, увы, народишко «химичит» и там, и тут, забота об общем деле подменяется корыстью, начальство зачастую только приветствует обман государства, а, стало быть, благоволит к тем, кто участвует в этом обмане. Что логично: от начальства ты в полной зависимости. Захочет - даст квартиру, не захочет - не даст. То же и с путевками и прочим. Торжествует, и давненько, и почти повсеместно, круговая порука вельмож и челяди. Мы катимся... Торжествует «самый страшный внутренний враг», цитирую Ленина, - бюрократия, ее шкурный интерес. Приписки, очковтирательство, орущие «группы скандирования» на съездах, болтовня с самых высоких трибун, раздражающая людей... Масса чиновных приспособленцев в креслах - это путь к катастрофе. Ну да что я вам говорю, вы не хуже моего знаете положение вещей. Между прочим, по образованию я тоже журналист».

- А дальше что? - не без ухмылочки интересуется Небо.

- Восторг! Моя душа поет! Такой честняга! Единоверец! Умиляет даже его привычка то раздвигать руки во всю длину столешницы, то прижимать ладошку к ладошке, словно бы лелея внутри что-то сокровенное. А как красиво рокочет его баритон! И дальше он обобщает: «Изо всего этого следует... Сестра ваша Инесса Ивановна - случайный человек в отделе капстроительства. Ее травят и будут травить. У них там классическое коррумпированное сообщество. Она же - человек прямодушный и честный. Она из тех, кто вознамерился переделать мир под себя. Но это еще никому не удавалось. Ей следует подать заявление и уйти. Иначе ее все равно «уйдут». Клан есть клан. Бессмысленность и даже смехотворность ее борьбы очевидны».

Он встал. Он сделал все, что мог. Он так считал. Но я-то не считала. И потому: «Но вы-то можете что-то предпринять! Вы же - партсекретарь!!!» «Я?! - поразился изо всей мочи. - Но при чем это? Я же, кажется, грамотно показал вам расклад сил! Вашей сестре там не работать! Она желает, чтоб в строительстве не было приписок, чтоб не растаскивали стройматериал. Но где вы видели, чтоб в строительстве не воровали? Где? Повторяюсь - пусть уходит, иначе ее все равно съедят».

- И далее? - Небо не спускало с меня насмешливого ока.

- Далее я пошла к двери. Кое-как передвигая ноги, как пережеванная и выплюнутая. Но вдруг развернулась на сто восемьдесят да как заору: «Встать! И марш-марш на передовую! В окопы! На защиту Отечества! Поднимай бойцов в атаку личным примером! И ни шагу назад! Фашисты прут по всему фронту!» Чепуха. Не заорала. Обалдела. И, механически простукивая каблуками мрачный коридорище Палаты, так же механически, попугаисто выкрикивала про себя: «Какой мерзавец! Какой подлец! Какая циничная мразь!»

Так для чего я таскалась к партсекретарю Торгово-Промышленной палаты и выслушивала его беззастенчивую трепотню? Вовсе зазря? А вот и нет! А чтоб я лишний раз восхитилась его умом и проницательностью! Мою Инку «съели», как он и предсказал. А еще точнее - убили. И совсем неподалеку от его кабинета, благоухающего свежайшим одеколоном, украшенного чистеньким, дежурным портретиком куражливого Михал Сергеича, еще вовсю выдававшего себя за надежу и опору Всенародной взыскующей Правды и Справедливости.

Инка моя, Инка... Ну да, я - отпетая дура-дурища... Верила, верила, верила, что ну не может такого быть! Чтоб палатные подлецы, угревшиеся под мышкой у Кремля, пойдут на убийство?!

Инка моя, Инка... Но и ты хороша... Ну почему, ну на кой черт тебе надо было выскакивать на трибуну уже даже после того, как я рассказала тебе о своем пустопорожнем походе к срамному партсекретарю?

«О каких тут достижениях может идти речь, если у нас на миллион приписок?!» - отмочила ты, горе мое луковое... опять поперек победного речитатива начальствующих.

Инка моя, Инка... А как я рассмеялась-то, когда ты сказала в телефонную трубку:

- Лиль! А я ведь воровка!

Ну прямо почти хохотала, приговаривая от полноты наслаждения дурацкой нелепостью твоего сообщения:

- И где ж и что ж ты своровала?

- Кольцо с бриллиантами, Лиль.

- Ну что ты, Ин, за чушь городишь? Какие бриллианты? Какое кольцо?

Все тем же разлюлималиновым голосом ты рассказала мне о чем-то и впрямь несусветном. Мол, пошла в туалет, а когда вернулась - следом бежит начальникова секретарша Людочка-ублюдочка и, тараща глазки, верещит, чтоб всем-всем слышнее было: «У меня украли перстень с бриллиантом! Он столько денег стоит! Я его забыла на умывальнике в туалете! Я платочек носовой мыла и забыла! Я знаю, кто мой перстень украл! Родионова Инесса! Она после меня в туалет заходила! Она, она! Больше некому! Она - воровка!»

- Ин! Ну что за чушь собачья! - ору в обмен, словно хватая тебя за руку и бегом-бегом в обыкновенную, вечную жизнь, где мы с тобой вот уж обхохочемся над всей этой туалетной, придурошной историей! И потому в довесок, заранее спевшись со счастливым концом. - Ин! Она же идиотка, эта Людмила! Эта прихихешка при своем идиотском начальнике! А он-то и вовсе колун колуном! Ишь, чего сочинили!

Ой, нет, нет, Бог совсем не всегда в самую наинужнейшую, бездарную минуту твоего существования приходит тебе на помощь...

Но тут вдруг... А я ведь забыла, слушая твой телефонный рассказ, что рядом-то со мной сидит «мой» Иргашев, ну тот самый бывший старший помощник коломенского прокурора, с которым мы на рысях ходили на большие дела, сумев выхватить из цепучих лап прохвостов-чиновников Мишу Леднева, комсомольца-добровольца, неукротимого заботчика об их чести и совести, а, стало быть, о чести и совести Отечества. И старика Акинфиева, ветерана войны, не дали в угоду все той же самоуправной чиновничьей круговой поруке загнать за Можай, из партии вышибить...

Но мне-то поначалу вовсе невдомек, что это силы небесные прислали в самый наинужнейший час неугомонного Анатолия Мухкумовича из Коломны, что он не случайно так терпеливо ждет поблизости на стуле - спина прямая, глаз темно-карий с блестящей точкой накала, - когда я отговорю. Не случайно не дрогнул в его смуглой руке, горячей от сдвоенной русско-казахской крови, белый листок с аккуратно отпечатанными данными в фактах и цифрах - свидетельствами очередного бесчинства, учиненного коломенским «начальством» над «маленьким» бескресельным человеком.

Нет, не увязала я поначалу явление ко мне домой А.М. Иргашева и случившийся у меня телефонный разговор. Я еще усердно выкрикивала в трубку какие-то бесшабашные слова, чтоб на первый случай подвеселить тебя, Ин:

- Что-что? Уже следователя вызывали? Что-что? Сам генерал? Этот самый, щелоковский? Которого от суда-следствия к вам в контору упрятали? Который в строительстве ни бум-бум? Ах, у него связи в милиции? Ну, еще бы! Надо ж, какой подонок! Какое сборище кретинов! Ну смех! Ну...

И тут вот раздался голос жестко четкий, скупой на интонации:

- Лилия Ивановна, что происходит с вашей сестрой?

Оторвала ухо от телефонной трубки и беспечальной дробью: мол, Инку начальство давно решило выжить за то, что стеной стоит против приписок, а теперь вот придумало чушь несусветную, будто бы она украла кольцо с бриллиантом...

- Это совсем не смешно! - резанул бывший старший помощник коломенского прокурора. - Дайте, пожалуйста, трубку.

И тебе, Ин, приказно:

- Возьмите лист бумаги. Я вам сейчас продиктую заявление в районную прокуратуру. Срочно отнесите, сразу же...

Отдиктовал. А мне, играя желваками, точнее, моему запредельному легкомыслию, предписал:

- Расслабляться не стоит. Это смешно только на первый взгляд - дамский туалет... забытое на умывальнике кольцо... бездоказательные вопли наглой девицы - «воровка!». Но следователя сумели со стула поднять! В нашу пользу - непрофессиональный набор улик.

- То есть?

- В подобных случаях, когда негодяи хотят затаскать человека по судам, то подкладывают чужую драгоценность ему в сумку или в карман. Видно, перенадеялись на генерала. Но теперь, после заявления в прокуратуру, он первым сбежит с «места преступления».

И всё, абсолютно всё вышло так, как он предрек, ну просто замечательно, ну просто лучше не надо! Заявление в райпрокуратуру как ураганным ветром смахнуло предприимчивого негодяя-генерала, и штатная проститутка Людочка словно испарилась из апартаментов Торгово-Промышленной палаты, и ее непосредственный котяра-начальник где-то затаился. Р-раз - и вдобавок ответ тебе, Ин, из райпрокуратуры, где черным по белому - прохвостка Людмила наотрез отрицает свои клеветнические измышления, мол, никогда никакое кольцо с бриллиантом у нее не пропадало и И.И. Родионову она ни в жизнь не могла обзывать воровкой.

Ну что, что еще могло быть лучше и приманчивей для моего дремучего оптимизьма, который в момент опять распустил свой позолоченный удачей агромаднейший хвост?!

Не сообразила я, ущербная, что история с обзыванием тебя «воровкой» вовсе не увязла в забвении после оборонившего тебя ответа из прокуратуры, а, изъязвив твою душу, ввинтилась в твоё тело страшенной неизлечимой болезнью...»

Володя Бушин! С прошедшим днём рождения! В том числе и новых тебе статей, памфлетов, стихотворений, бьющих прямой наводкой по врагам Отечества!