ШТРИХИ К НЕДОРИСОВАННОМУ ПОРТРЕТУ

Видишь этого человека? Это Ленин. Обрати внимание на его упрямый, своевольный череп.

Роза Люксембург - Кларе Цеткин

После смерти великий человек всегда превращается в миф. Ленин начал превращаться в миф еще при жизни. При подавляющем изобилии работ, ему посвященных, он не стал ни понятнее, ни доступнее - скорее наоборот, с каждым «историческим исследованием» вождь революции становился все более недоступен для нас... Фигура и историческая роль Ленина столь велики, что для мало-мальски адекватного ответа на вопрос поэта «что он сделал, кто он и откуда, этот самый человечный человек?» понадобились бы тома. В этих довольно сумбурных заметках я не претендую на такой ответ; как и обозначено заглавием, это - штрихи к недорисованному портрету, не более того...

Самый человечный человек

Эта характеристика Ленина, данная Маяковским, обретает особую глубину, если вспомнить другого титана советской литературы, Максима Горького, сказавшего устами одного из своих героев:

«Человек и люди - не одно и то же, нет. Человек - враг действительности, утверждаемой людьми; вот почему он всегда ненавистен людям».

Крах попыток классификации

Преимущество Ленина как исторической личности состоит в том, что по сей день его так и не удалось классифицировать. Сам по себе акт классификации означает победу системы. Классифицирован - значит не страшен. Поэтому система всегда стремится классифицировать своих противников. Сначала убить, потом пожрать - такова тактика системы по отношению ко всему, опасному ей. Скажем, наследник ленинской власти Сталин благополучно классифицирован и пребывает в качестве экспоната в музее XX века. Классифицирован всеми - либералами, консерваторами, монархистами и анархистами: в каждой из этих групп существует какой-то устойчивый консенсус мнений относительно его исторической роли. А ведь эпоха Сталина уже наследовала эпохе Ленина. Ленин же и созданный им стиль до сих пор продолжают вызывать у классификаторов недоумение и смятение. Скоро уже сто лет, как они примеряют на Ленина всевозможные мифы разных степеней пошлости, но несоответствие всегда выходит чересчур очевидным.

Интересно проследить эволюцию мифа о Ленине на его родине. Еще при Сталине страну заполонили черно-белые фильмы, в которых роль Ленина исполняли совершенно на него не похожие актеры с внешностью и ужимками клоунов[1]. С малых лет советского человека буквально всюду преследовал сусальный образ доброго Дедушки[2], прямо-таки ужасающий своей вымученностью и неестественностью. Один из самых крутых нонконформистов в истории, Ленин, наверное, был бы немало поражен, узнай он о том, во что его попытаются превратить. Впрочем, кажется, именно Владимир Ильич сказал в свое время, что лучший способ умертвить политического деятеля - сотворить из него икону. Когда Советский Союз рухнул, поверженного кумира принялись поливать грязью с небывалой интенсивностью; искусственный образ Дедушки глумливо осмеивался. Но это был всего лишь искусственный образ... Потерявшая всякое чувство меры антиленинская кампания, которую вели, как правило, бывшие «верные ленинцы»[3], парадоксальным образом открыла думающим людям глаза на подлинное величие вождя мирового пролетариата, величие страшное, жестокое, внечеловеческое, мало удобное для нас. Только теперь Ленин стал принадлежать избранным, тем, кому он должен был принадлежать по праву.

Осквернение памяти Ленина не давало нужных плодов. Но Ленина нужно было повалить во что бы то ни стало - в эпоху первоначального накопления, как стали ее называть, пользуясь старой марксистской терминологией, этот символ упрямого народного стремления к справедливости, символ грозного союза угнетенного народа и одержимых интеллектуалов на этом пути, был опасен, он мозолил глаза... Оставалось одно - вычеркнуть Ленина из памяти народной. Российское телевидение по сей день со странной, на первый взгляд, гордостью любит демонстрировать несчастных тинэйджеров, которые в 15 лет не могут ответить на вопрос журналиста о том, кто такой Владимир Ильич Ленин. Но это явно тупиковый, порожденный отчаянием ход[4]. Именно сегодня Ленин возвращается к нам. Все указывает на то, что двадцать первый век даст нам новый виток осмысления ленинизма[5].

Создать прецедент

В одной из бесчисленных антисоветских книжек Ленин, в компании соратников узнавший об удачном исходе штурма Зимнего, заливаясь истерическим смехом, восклицает что-то вроде:

- Теперь держитесь! Теперь нас всех перевешают на фонарях!

С каким настроением, на самом деле, Ленин взваливал на себя бремя власти? Оставим истерический смех писателям романов, но согласимся с тем, что перспектива фонарей была вполне осязаема. Ухватиться за власть в совершенно разрегулированном, фактически разрушенном государстве, отстоять ее в жестокой войне, в полностью враждебном окружении, заново отстроить - по новому, доселе невиданному принципу - государственный аппарат, находясь буквально под прицельным огнем, - и при этом ни разу не задуматься о возможности краха? Вряд ли такое было возможно. Как известно, сразу после прихода к власти Ленин издал ряд совершенно декларативных декретов. Значение их, на текущий момент, было скорее агитационное, чем практическое. Причем обращалась новая власть не только к настоящим, но и к будущим поколениям. Владимир Ильич в любой момент готов был «слететь» и старался оставить как можно более глубокий след в памяти народной. Этим обусловлен был и знаменитый план «монументальной пропаганды». Большевистский прорыв поначалу представлялся Ленину чем-то вроде прорыва парижских коммунаров, «штурмовавших небо» и уничтоженных при штурме. По мере того, как большевики начинали упрочиваться во власти, его опасения за будущее социалистического советского проекта вовсе не исчезали, а скорее даже обострялись. «Наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение - именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное. Известно, что неудачам и упадку политических партий очень часто предшествовало такое состояние, в котором эти партии имели возможность зазнаться», - говорил Ленин на своем юбилее в 1920 году, отказавшись выслушивать восторженные славословия соратников. В 1922 году, когда враг, как кажется, окончательно разбит и в стране начинается строительство нового социалистического порядка, на XI съезде РКП(б) в одной из своих последних значительных речей Ленин изъясняется еще более тревожно:

«Нам очень много приходится слышать, мне особенно по должности, сладенького коммунистического вранья, "комвранья", кажинный день, и тошнехонько от этого бывает иногда убийственно. И вот вместо этого комвранья приходит номер "Смены вех" и говорит напрямик: "У вас это вовсе не так, это вы только воображаете, а на самом деле вы скатываетесь в обычное буржуазное болото, и там будут коммунистические флажки болтаться со всякими словечками." <...> Такую вещь очень полезно посмотреть, которая пишется не потому, что в коммунистическом государстве принято так писать или запрещено иначе писать, а потому, что это действительно есть классовая правда, грубо, открыто высказанная классовым врагом». «Отступать после победоносного великого наступления страшно трудно, - пророчески замечает Ленин, он имеет в виду «Новую экономическую политику», но его размышления применимы и к последующей истории Советского государства. - Тут имеются совершенно иные отношения; там дисциплину если и не поддерживаешь, все сами собой прут и летят вперед; тут и дисциплина должна быть сознательной и в сто раз нужнее, потому что, когда вся армия отступает, ей не ясно, она не видит, где остановиться, а видит лишь отступление, - тут иногда достаточно и немногих панических голосов, чтобы все побежали». Побежали даже не в 91-м, но гораздо раньше, когда коммунистический режим потерял даже остатки былого пафоса. Ленин предвидел и это, сказав как будто для тех, кто будет жить после него: «Никакая сила в мире не может взять назад того, что Советское государство было создано. Это - всемирно-историческая победа. Сотни лет государства строились по буржуазному типу, и впервые была найдена форма государства не буржуазного. Может быть, наш аппарат и плох, но говорят, что первая паровая машина, которая была изобретена, была тоже плоха, и даже неизвестно, работала ли она. Но не в этом дело, а дело в том, что изобретение было сделано. Пускай первая паровая машина по своей форме и была непригодна, но зато теперь мы имеем паровоз. Пусть наш государственный аппарат из рук вон плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано».

Вечное преодоление

Идеалист и прагматик одновременно, Ленин понимал, что целиком реализовать грандиозный замысел вселенского коммунизма здесь и теперь не удастся. Ленин не обольщался. «Существенно то, что лед сломан, что путь открыт, что дорога показана». Тотальной победы не будет, не будет никогда; важно движение к победе, покорение новых и новых горизонтов, преодоление новых и новых преград - в войне ли, в политике ли, в науке ли. Социализм, по Ленину, «не готовая система, которой будет облагодетельствовано человечество. Социализм есть классовая борьба теперешнего пролетариата, идущего от одной цели к другой во имя своей коренной цели, приближаясь к ней с каждым днем». В каждодневном и упорном преодолении Ленин видел главнейшее преимущество молодого советского строя перед погрязшим в своей самодовольной порочности капитализмом, куда более могущественным исторически, географически и политически. Потребность в преодолении как инстинкт победителя, как инстинкт полнокровной, здоровой натуры - вот на чем базировал и чем оправдывал свою деятельность Ленин, не боясь, если надо, совершать «маленькое отступление для большого прыжка». Отрицая на словах роль личности в истории, он собственным примером продемонстрировал исключительную важность этой роли.

Именно этот важнейший урок Ленина оказался забытым боготворившими его преемниками. Стремление почить на лаврах, особенно во второй половине двадцатого века, поддерживаемое и разделяемое малограмотными и простонародными коммунистическими лидерами, оказалось неодолимым. На ум приходит история о маковом поле из «Волшебника Изумрудного Города», задремав на котором, никто уже никогда не просыпался.

Воля и разум

Типичная черта русского интеллигента, многократно описанная классиками русской литературы середины-конца XIX века, - его нерешительность, неспособность к действию. В рассказе Чехова «Мститель» интеллигентный рогоносец, придя в оружейную лавку с тем, чтобы купить пистолет и застрелить из него неверную жену вместе с любовником, после длительных размышлений и колебаний (сколько страшных картин проносится в его воображении!) покупает в конце концов сетку для ловли перепелов.

Можно объяснять паралич воли, как это всегда со свойственным ему едким сарказмом делал Ленин, трусостью и безволием вечно колеблющейся интеллигенции, и в ряде случаев такое объяснение будет справедливым. Однако стоит учесть еще, что переразвитой, утонченный мозг всегда располагает более к созерцанию, нежели к действию: когда приходит время действовать, он ощущает себя опутанным самыми разными доводами, всевозможными «за» и «против», возникающими отовсюду, куда только он может заглянуть - а кругозор его так широк! Есть отличная русская поговорка «заплутать в трех соснах»; оказавшись в трех соснах, такой ум видит перед собой тысячи возможных путей - и даже не плутает, но остается в нерешительности на одном и том же месте. К формуле Ленина «пролетариат борется, буржуазия крадется к власти» можно было бы добавить «интеллигенция колеблется». Сомнения и топтание на месте среди интеллигенции всегда были распространены даже в среде революционных радикалов.

Ленин принадлежал, безусловно, к умам самого высокого уровня, - к умам гениальным, к умам, способным просчитывать последствия своих действий надолго вперед и видеть самые разные пути, по которым можно было направить эти действия. Уникальность Ленина, особенно хорошо заметная на русской почве, состояла в том, что при этом он был способен молниеносно принимать решение и проводить его в жизнь с железной последовательностью и нечеловеческой энергией. «Крайности ни в чем не хороши, но если бы пришлось выбирать - мы бы предпочли узкую и нетерпимую определенность мягкой и уступчивой расплывчатости», - сказал вождь еще в 1905-м. И позже, уже в семнадцатом: «Кто хочет помочь колеблющимся, должен начать с того, чтобы перестать колебаться самому». «Воин колеблется и размышляет сколько угодно, пока он принимает решение. Но когда решение принято, он исполняет его безо всяких колебаний», - это правило индейца-яки из историй Кастанеды звучит абсолютно по-ленински. Если же выбранная стратегия не приносила нужного результата, доселе железный и непоколебимый Ленин, в мыслях которого, казалось, не было места сомнениям в правильности своих действий, замечал непорядок одним из первых и изменял её с приводившей в изумление соратников и врагов быстротой. Он был великим мастером крутых поворотов. Кроме того, он был великим мастером оказываться в нужное время в нужном месте - и делать в этом месте, в этот момент всё, что необходимо для победы.

Мемуаристы описывали, как на заре своей борьбы замешанный в студенческом бунте молодой Владимир Ульянов имел примечательный разговор с жандармским приставом. «Что же вы бунтуете, молодой человек, ведь перед вами стена», - говорил ему сердобольный жандарм. «Стена, да гнилая: ткни и развалится», - отвечал будущий Ленин со свойственной молодости задорной наглостью. Он имел право на эту наглость: много позже он ткнул-таки стену, и она действительно развалилась; но развалилась она потому, что он знал, куда ткнуть. Время и место для тычка было выбрано безупречно: сотни пальцев тыкали в стену, но развалилась она именно перед ним.

Диалектика Ленина

Единство и борьба противоположностей. Владимир Ильич Ленин является, безусловно, одной из самых противоречивых исторических фигур. Циничный идеалист, мудрый фанатик, упрямый скиталец, зоркий слепец, благословленный небесами на штурм небес же - образ, малоприспособленный к пониманию исторических профессоров с плоскими задами... Победоносность ленинской политики, конечно же, обусловлена, прежде всего, его умением объединять и мобилизовывать в себе эти противоречия для решения глобальных, сверхчеловеческих задач. В теории почти утопист, на практике он был предельно реалистичен и скептичен; поставив своей задачей служение человеку, жестоко изгонял из него слишком человеческое; чаяния широких народных масс осуществлял руками немногих строжайше отобранных; победил, чтобы проиграть, - или проиграл, чтобы победить: последнее мы еще не можем выяснить. Перечень объединенных гением Ленина противоположностей можно продолжать и продолжать - именно их единство и привело его к победе.

Количество и качество. Вопрос о Ленине и массах один из самых сложных и самых поучительных. «История, - писал Ленин в 1920 году, - знает превращения всех сортов. Полагаться на убежденность, преданность и прочие душевные качества - это вещь в политике совсем не серьезная. Превосходные душевные качества бывают у небольшого числа людей, решают же исторический исход гигантские массы, которые, если небольшое число людей не подходит к ним, иногда с этим небольшим числом людей обращаются не слишком вежливо». Здесь нет ни малейшей фетишизации масс, нет и намека на воспевание стадного инстинкта, свойственного большинству левых революционеров. Борьба Ленина есть в первую очередь утверждение принципа. Разумеется, Ленин был убежден, что этот принцип утверждается в конечном счете во имя народа и для народа, но знание на данном историческом этапе принадлежало посвященным. Посвященным следовало организовываться, для того чтобы, возглавив массу, повести ее к победе[6]. «Может ли сила сотни превышать силу тысячи? Может и превышает, если сотня организована», - говорил Ленин. Это - не просто историческое наблюдение; у Ленина, максимально ориентированного на текущий момент, на здесь и теперь, вообще трудно отыскать только наблюдения; это - руководство к действию. Менее всего большевик номер один страшился остаться в меньшинстве. Отсутствие такой боязни и позволило ему победить в семнадцатом году, когда после «Апрельских тезисов» от него отвернулись даже товарищи по партии. Знаменитое ленинское «Что делать?», написанное еще раньше и наделавшее много шуму в рядах аморфных и нерешительных социалистов, есть рекомендация и инструкция по строительству ордена. В сущности, концепция Ленина религиозна: она подразумевает не столько традиционный марксистский переход количества в качество, сколько торжество качества в количестве, качества, как бы являющегося извне, нисходящего на количество, качества запредельного и метафизического[7]. Ленин ощущал себя наиболее чистым воплощением этого качества - история показала, что это ощущение было абсолютно справедливым. «Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции», - эти слова Ленина, сказанные еще в 1905 году, иллюстрируют его понимание революции как духовного процесса. Не просто политик, занимающийся мышиной возней во имя меркантильных, собственных или массовых интересов, но пророк, аватара, отбросивший всякую внешнюю псевдорелигиозную мишуру - и при этом утверждающий всей жизнью и деятельностью своей великую внечеловеческую ценность - таким предстает Ленин перед потомками.

Отрицание отрицания. Гейдар Джемаль, наиболее глубокий и серьезный современный исследователь феномена ленинизма, видит главнейший пафос Ленина в «срывании всех и всяческих масок» (фраза принадлежит Владимиру Ильичу). Глубинный пафос Ленина, этого коммунистического фанатика, - жестокая воля к истине. «Ленин был Великий Отрицатель, - писал модный ныне Черчилль. - Он отрицал все. Он отрицал Бога, царя, отечество, мораль, договоры, долги, законы и старинные обычаи, всю систему человеческого общества. В конце концов, он отрицал самого себя. Он отрицал коммунистическую систему». Черчилль так и не сумел понять своего великого врага. Иисус Христос, которого ему случалось поминать всуе, тоже отрицал «всю систему человеческого общества». Именно в этом смысле и следует рассматривать ленинский «нигилизм». Его тотальное, бескомпромиссное отрицание было, используя термин из словаря его любимой диалектики, отрицанием отрицания, отрицанием всякой системы, уродующей и отрицающей жизнь. Именно поэтому, отрицая, ему удалось создать так много - создать ту державу, солдаты которой оказались в 1945 году в Берлине, сокрушив врага, перед которым Черчилль трепетал.

Бакунинский афоризм говорит о том, что разрушение есть созидание. В реально обращенном мире истинное есть момент ложного, учил нас разоблачитель Общества Спектакля Ги Дебор. В этом смысле радикальное ленинское отрицание «истинного» на поверку является утверждением, великим да. Ленин является уникальным революционером еще и потому, что пафос созидания проявляется и доминирует у него даже тогда, когда речь идет непосредственно о деструкции. Пятьдесят пять томов ленинских сочинений - замечательный и уникальный памятник непрерывному созиданию - созиданию сначала великой революции, потом - великого государства.

[1] Вдова Ленина Крупская явно переживала по этому поводу. «Владимир Ильич никогда не был таким суетливым», - писала она.

[2] Ленин умер, не дожив и до пятидесяти четырех лет, но ему усиленно приклеивался ярлык Дедушки. Папой должен был быть Иосиф Виссарионович.

[3] Классический пример такого «верного ленинца» - хорошо известный в середине девяностых генерал Волкогонов. Всю свою жизнь этот человек паразитировал на Ленине. До «перестройки» он писал сомнительного качества хвалебные оды вождю, а с «перестройкой» перестроился и сам, заполонив рынок не менее сомнительными книжонками, в которых обвинял Ленина во всех возможных прегрешениях.

[4] Сокровенную мечту новых хозяев жизни великолепно демонстрируют их шуты. В конце девяностых по российскому телевидению прошел примечательный сюжет. Сборище «художников» пожирало торт в виде тела Ленина в гробу в натуральную величину. Художественная акция называлась «В XXI век без Ленина». Все это делалось с таким остервенением, что не оставалось сомнений: они были готовы сожрать и мавзолейную мумию, если бы им только позволили это сделать.

[5] Великолепная работа Гейдара Джемаля так и называется: «Неоленинизм в XXI веке». Эта небольшая, газетного формата статья стоит целой книги о Ленине модного в интеллектуальных кругах левого философа Жижека.

[6] Постсоветская массовость коммунистической партии, антропологические типажи ее вождей, скорее всего, привели бы Ленина в бешенство.

[7] Современники из числа классических социалистов чуяли это, часто ругая Ленина духовным сыном недостаточно философски и политически корректных для интеллигентского общества того времени Бакунина и Бланки.

(Продолжение следует)